Современное образование Опции

[Altanero]

Реформа образования как способ изгнания из страны не в меру умных


Часть 2. ЕГЭ как способ производства роботов

Образование сейчас объявлено национальным приоритетом, что само по себе может только радовать. Принимаются программы и постановления, выделяются деньги… На нерадивых чиновников, зажиливших несколько рублей прибавки учителям, перед телекамерами грозно хмурит брови сам президент страны.

Но, как говорится, — «Следите за руками». Потому посмотрим повнимательнее, что на самом деле делает Минобразования под шумок разговоров о «национальном проекте».
 
При этом не будем обращать внимания на обычные в таких случаях заклинания, что, мол, это «дело специалистов, а не профанов». Специалисты, действительно, лучше знают, как учить какой-то конкретной науке. Но вот к чему именно в жизни готовит ученика школа или институт — способен понять всякий вменяемый человек.
 
Официально объявленные приоритеты г-н Фурсенко — «переход на болонскую систему», «обязательный всеобщий ЕГЭ» и введение «Стандарта образования». Что это означает в реальной, а не официальной действительности?

     
Ведущие университеты и вузы еще могут сопротивляться министерскому напору. Намного успешнее удается пропихивать ЕГЭ в школы. При начале этого, с позволения сказать, «эксперимента» чиновники также не очень утруждали себя обоснованиями своего решения. Аргументов, в сущности, было два: «Все прогрессивное человечество так делает» и «Таким способом мы введем объективную оценку знаний и искореним коррупцию при поступлении в вузы».
О коррупции чуть позже — вначале о мировом опыте. (Аналоги ЕГЭ есть в США, Франции и т.д., так что есть, чем восхититься).
 
Переход на ЕГЭ — это введение принятой на Западе системы тестов, как способа оценки знаний, в наше образование. Но это далеко не только технический момент в процедуре контроля, как пытаются представить в Министерстве. В конечном счете, любой учитель лишь в теории занимается развитием личности и знаний учеников, а на практике — готовит к прохождению принятых в данной системе процедур оценки результатов обучения, то есть экзаменов.
 
Введение ЕГЭ автоматически означает, что теперь детей будут учить, как правильно сдавать тесты. Как справедливо отмечает даже директор Федерального центра тестирования В.А. Хлебников, «по своим масштабам и спектру последствий ЕГЭ представляет собой не столь нововведение в сфере образования, сколь социальное явление».
 
В чем отличие тестовой системы от традиционной, легче всего показать на примере математики. Математика — наука точная. Для каждой задачи существует единственно правильный ответ. Потому «тестировщики» его и приводят в качестве образца объективности. Выбрал правильные ответы — молодец, отличник. Однако математика стала царицей всех наук и основой современной технологической цивилизации не потому, что знает значение синуса прямого угла.
 
 Математика, как наука строгая и насквозь формальная, подчиняющаяся строгим логическим законам, формирует мышление человека, учит мыслить строго и логично. Главное в математике — доказательства. В традиционном экзамене по математике это учитывалось. Даже неправильный итоговый ответ (арифметическая ошибка) при правильном ходе доказательства частично засчитывался. Если же ответ был просто угадан — задача считалась нерешенной. Тестирование эту логику отменяет. Главное — правильный ответ.
 
Неизбежное следствие такого подхода — изгнание доказательств из школьного курса математики и переход к механическому зазубриванию отдельных цифр и правил. Значение этого выходит далеко за рамки курса математики. Тот, кто в школе не научился искусству доказательства, не способен отличить правильное рассуждение от неправильного. Таким человеком легко манипулировать.
 
В гуманитарных науках последствия не менее эффектны. Для вступающего в жизнь молодого человека литература — это костыли, заменяющие реальный жизненный опыт. Рыдающая над «Анной Карениной» девочка-подросток узнавала кое-что про любовь и предательство еще до того, как сталкивалась с этим в реальной жизни. Мальчик мог подумать о цене чужой жизни и смерти, еще читая «Преступление и наказание», а не уже держа в руках автомат.
 
Традиционные «билеты по литературе», при всей анекдотичности вопросов «про образ Раскольникова», все же заставляли задуматься. Ввели ЕГЭ и все «словоблудие» — побоку. Главное — знать номер вагона, под который бросилась Анна, и на каком этаже жила старуха процентщица. То же и с историей ЭГЭ: запомнил даты, и ладно.
Зачем на Западе был принята такая система — даже не очень скрывается. Современному западному обществу нужны только хорошие исполнители. Творческие люди, конечно, тоже нужны, но буквально единицы. Потому вся система образования настроена на отбор, выращивание и дрессировку добросовестных обезьян, а учить думать молодежь совершенно не нужно — в современном обществе им это только повредит в профессиональной деятельности.
 
Более того, когда легенда мировой и советской математики академик В. Арнольд пытался получить у представителей западной элиты ответ на вопросы, почему столь кошмарно низок уровень общей подготовки западных школьников и студентов, то услышал следующее: «Американские коллеги объяснили, что низкий уровень общей культуры и школьного образования в их стране — сознательное достижение ради экономических целей.
 
Дело в том, что, начитавшись книг, образованный человек становится худшим покупателем, а от этого страдает экономика общества потребления. Вот и стремятся не допустить культуры и образованности, которые к тому же мешают манипулировать населением, как лишенным интеллекта стадом». Наша же система образования все еще пытается учить детей думать, а не производит биороботов. И потому она должна быть сметена?
 
Что касается второй цели введения ЕГЭ — искоренения коррупции, — результаты известны. Тот же Хлебников приводил примеры. В некоторых сельских районах 85% учеников сдали ЕГЭ по математике на «отлично». А выдающиеся результаты по русскому языку (много выше чем в Москве и Санкт-Петербурге) показывают кристально честные люди в сельских районах российской глубинки. Вот бы поделились эти герои педагогического фронта опытом, как при таком уровне финансирования и имеющихся кадров удается добиться столь выдающихся успехов. Молчат. Потому как — скромные.

 
Вадим Вещезеров АПН, promved.ru

[Framboise]

Чего боится директор школы

(IMG:http://www.expert.ru/images/russian_reporter/2007/14/rep_14_046.jpg)

Новый учебный год. Для школьника директор — это почти что бог. Его власть куда выше президентской или губернаторской. Только потом начинаешь понимать, что он — живой человек, со своими идеями, страстями и бедами. Мы встретились с директором «Лиги Школ». Эта школа хорошо известна многим. Она не раз попадала в десятку лучших школ Москвы и России. Но с ее директором — Сергеем Бебчуком — мы решили поговорить не столько об успехах, сколько об опасениях и страхах.

«Да нет у меня своего кабинета…»

По идее школа — это маленькое государство. У него должны быть свои земли, войска, законы — ну и, конечно, собственный царь. «Лига Школ» (она же московская школа № 1199 для одаренных детей) отчасти соответствует этому образу. Земля есть — небольшое здание и участок в спальном районе. За вооруженные силы может сойти интеллигентный бородатый охранник (он же замдиректора школы), который обеспечивает безопасность фразой: «Здравствуйте! Чем я могу вам помочь?». С законами тоже все в порядке — у «Лиги Школ» как минимум есть собственная Конституция.

А вот с царем явный непорядок. «Правильный» директор школы должен восседать на кресле-троне и величественно повелевать своим подданным.

Сергей Бебчук — «неправильный» директор. Меньше всего он напоминает монарха, а назвать учеников и учителей «Лиги Школ» подданными — значит просто их оскорбить. Они скорее уж граждане свободной республики. Да и солидного директорского кресла обнаружить не удалось…

— Так… Где бы нам лучше поговорить?.. (Сергей Бебчук задумывается.)

­— Давайте пойдем в ваш кабинет (я надеюсь, что удастся увидеть какие-нибудь детали директорского быта).

— Да нет у меня своего кабинета…

— То есть как это нет?!

— Есть один кабинет, который мы делим с завучем. Но у него там компьютер, все документы, бумаги и так далее. А у меня — только диванчик, на который можно иногда откинуться и передохнуть, ну и полка книжек. Даже чашки у меня там своей нет, чтобы чаю попить. На первом этаже — компьютер, за которым я работаю, он подключен к интернету. Если, допустим, в школу приедет какая-нибудь комиссия, буду встречаться с ней в учительской.

— И как же вы живете без своего кабинета?

— Да в общем-то очень хорошо живу…

«В Школе нет традиционной иерархической организации управления, поскольку в жесткой иерархической системе обычно вырастает только “исполнитель”, а не творческая личность» — это из Конституции «Лиги Школ», которую ученики должны выучить наизусть еще до поступления в школу.

«Свободна школа или уже нет?»

— Начало учебного года — это время страхов или уж, во всяком случае, волнений. Понятно, что должно пугать школьников и их родителей. А чего боитесь вы — директор школы?

— Не могу сказать, что я боюсь какого-то конкретного объекта или события. Но есть тенденции, которые меня действительно пугают. Их как минимум три.

— Давайте поговорим о каждой.

— Давайте. Итак, первая тенденция. В 1992 году принят закон «Об образовании», и с каждым годом он планомерно ухудшается. Его все время меняют, вносят исправления, поправки. Я педантично храню все его редакции. У меня они лежат на полочке — получилась такая книжечка толщиной сантиметров тридцать… И в каждом издании жирным шрифтом выделяются новые места, исправления. Тенденция ясно видна.

Если, скажем, раньше школе была предоставлена необходимая свобода в составлении обязательных программ, учебных планов и т.д., то сейчас возникли всякие мелкие оговорки, какие-то слова после запятой. И уже непонятно, свободна школа или не свободна.

— В чем лично вы испытываете ограничение свободы?

— Например, в законе «Об образовании» было черным по белому написано, что школа сама составляет учебный план, разбивку по часам. Потом дописали про какой-то базисный учебный план, который не является компетенцией школы. Затем возникает этот план, в котором количество расписанных часов равно медицинской норме. То есть возможности самостоятельно учебный план составить уже нет. А на ту часть времени, которой школа может управлять, остается один час или даже ноль часов. Это же смешно. И мне приходится изворачиваться. Пытаюсь как-то согласовать тот план, по которому мы учились все эти годы, с директивами, спущенными сверху. Пока получается.

(IMG:http://www.expert.ru/images/russian_reporter/2007/14/rep_14_048.jpg)

Другой пример. Раньше учитель во время учебного процесса мог пользоваться любой литературой. Потом это ограничили — можно брать только учебники. Затем ограничили сильнее — только учебники, допущенные министерством.

А теперь возможность выбора совсем сократилась. Авторы единого государственного экзамена опираются на какой-то учебник, правильно? Значит, де-факто они поставили учителя в условия, когда он должен преподавать именно по тому учебнику, по которому составляются тесты ЕГЭ.

— Ну, а если эта тенденция будет усиливаться, вам многое придется поменять? Вообще, насколько «Лига Школ» отличается от того, что принято называть «нормальной школой»?

— Сильно отличается. У нас вместо обычных уроков — пары по 1 часу 20 минут, нет журналов для отметок, нет классных руководителей. И учить мы стараемся не только по учебникам. Например, все новенькие (мы набираем с 7−го класса) в начале сентября уезжают в Крым. Там мы живем в палатках или пещере. И ребят ничего не отвлекает от учебы — ни телевизор, ни компьютер, ни родители…

Так мы устанавливаем тесную связь теории и практики. Чтобы дети могли «все пощупать». География и геология — в Большом каньоне и на Ай-Петри. История, археология и ис­тория искусств — в пещерных городах Мангуп, Эски-Кермен, на раскопах Херсонеса, в Бахчисарае, Алупке. Астрономия — в Крымской обсерватории и в лагере каждый безоблачный вечер (берем телескоп в аренду). А ботаника — в Никитском ботаническом саду или на переходах и стоянках.

Точно так же мы подходим и к составлению расписания. Например, зачем «размазывать» ботанику по всему учебному году? Ей нужно заниматься в сентябре и в мае, а в ноябре-декабре она практически бессмысленна…

— Если в школу придет инспекция и скажет: «Вот это не по правилам, это нарушение…» — что будете делать?

— К счастью, пока подобные инспекции к нам не приходили, хотя в другие школы, насколько я знаю, ходят регулярно. Честно говоря, если к нам придут чиновники с такой проверкой… Я просто предпочту поговорить с ними на какую-то другую тему.

— А вы имеете на это право?

— Да, конечно, я имею на это право! По закону я обязан сделать так, чтобы к концу 11−го класса они знали вот это, это и это. А как, в каком порядке — это компетенция школы.

— А вдруг у вас это право все-таки отберут?

— Тогда я займусь другой деятельностью. Я, к счастью, не педагог по образованию. Я программист, причем очень высокого класса. Конечно, мои знания сильно устарели, но я уверен, что проблем с работой у меня не будет.

— Что же должно случиться, чтобы вы сказали учителям и ученикам: «Все, я ухожу»?

— Вы меня подводите к таким сложным размышлениям… Наверное, когда количество всяких придумываний и изворачиваний превысит мои внутренние ресурсы честного человека, я скажу, что все, хватит…

В «Лиге» любой ученик знает, как сложно их директору общаться со всякими чиновниками, которые по советской привычке именуют аббревиатурой «роно». Как рассказывают выпускники, однажды ребята поставили мини-спектакль, слегка переделав сценку «Пушкин и Гоголь» Даниила Хармса:

Роно падает из-за кулис на сцену и смирно лежит.

Бебчук (выходит, спотыкается об роно и падает). Вот черт! Никак об роно!

Роно (поднимаясь). Мерзопакость какая! Отдохнуть не дадут. (Идет, спотыкается об Бебчука и падает.) Никак об Бебчука спотыкнулся!

Бебчук (поднимаясь). Ни минуты покоя! (Идет, спотыкается об роно и падает.) Вот черт! Никак опять об роно!.. (далее по тексту).


«Давайте завернем ребенка в матрас…»

— Перейдем ко второй тенденции, которая вас пугает.

— Это инфантилизм подростков, который нарастает с каждым годом.

— Что вы имеете в виду?

— Инфантилизм… наверное, это невстроенность в жизнь. Дело доходит до смешного: дети 12 лет считают, что чистая одежда возникает из шкафа. У нас был мальчик, который в этом возрасте не знал, что такое светофор. Оказалось, что его бабушка водила все время за руку.

В прошлом году к моменту поступления к нам в школу было десять человек, которые ни разу дома не оставались одни. Это семиклассники! Приблизительно такое же количество детей не могут самостоятельно ездить по Москве. Трое или четверо ни разу не пользовались метро…

— Но ведь это можно понять — родители беспокоятся о своем ребенке, как говорится, время такое…

— Если они боятся, как бы с ребенком чего не случилось, — лучше всего его скотчем обмотать вместе с матрасом: не дай бог, ударится об стенку, об дверь, об косяк. Правда, когда ребенок оказывается без матраса, вот тут он как раз и ломает себе руки, ноги, пальцы, потому что ну совершенно не умеет ни телом своим управлять, ни действовать. Ребенок должен учиться падать в адекватном возрасте.

— Разве раньше таких подростков было меньше?

— Их было гораздо меньше! Когда мы начинали, в 1993 году, в классе из 15–16 человек было двое, редко — трое детей, которые очень сильно отличались от сверстников с точки зрения своей встроенности в жизнь. А сейчас таких 10–12.

— Почему так происходит?

— Например, дети почти гарантированно оказываются инфантильными, когда мама у них не работает. Папа много зарабатывает, у матери есть возможность сидеть дома, и она, как курица-наседка, свое чадо так опекает и так его занимает всякими кружками, тем, сем, что у ребенка не остается времени самостоятельно взрослеть. За него все решено: в 16:00 — одно, в 18:00 — другое, в 20:00 — ужин, в 22:00 — отбой. И при этом на всем готовеньком: мама в магазин, мама постирала, мама приготовила.

Второй вариант: инфантильными становятся дети, которых поручили чужим людям. То есть те, у кого няни были или даже есть до 5–6−го класса. По всей видимости, они так боятся ответственности за чужого ребенка, что намеренно не создают ему каких-то проблемных ситуаций, в которых он сам мог бы что-то делать. Они так трясутся — потому что, не дай Бог, родители будут недовольны и их уволят, — что еще больше, чем неработающая мама, опекают чужого ребенка. Просто делают из него инвалида по большому счету.

А все остальные случаи — это скорее статистическая погрешность.

— Вы как-то с этим работаете?

— Наша деятельность совершенно меняет направление. Вместо того чтобы учить физике, математике, нам приходится в каком-то смысле сопли вытирать. Учим с тетрадкой как-то общаться, учим сосредоточенно что-то делать. Потому что следствие инфантилизма — это, в частности, безответственное отношение к себе.

— Как этот инфантилизм сказывается на отношениях с преподавателями?

— Недавно я беседовал с нашей бывшей ученицей, которая давно закончила школу. И она мне призналась, что они, когда учились, очень четко понимали: именно от них зависит, будет этот учитель с ними работать или он просто развернется и уйдет. И они старались. Это приводило к взаимному интересу, учителя работали с этим классом с большим энтузиазмом.

Я думаю, что, если сейчас поговорить с нынешними учениками, они даже не поймут, о чем идет речь. Для них это дело администрации — как-то следить за тем, какие учителя, как-то их нанимать, обихаживать.

— А что потом бывает с инфантильными детьми?

— Думается, что ничего хорошего. Вот, например, пять-шесть лет назад почти каждый наш выпускник, поступив в институт, уже на первом-втором курсе работал по специальности. А в прошлом году, если мне не изменяет память, работал только один. Мне кажется, это одно из свидетельств того, что они как бы на потом откладывают вхождение в профессию, завоевание имени.

«Дети не ощущают своей страны…»

— Ну и, наконец, какова третья тенденция, о которой вы обещали рассказать?

— Меня пугает возможность развала России.

­— Ой… Что вы имеете в виду?

— Школьники не видят своей страны. Вот, смотрите. Сами мы довольно много ездим по России, и нас очень хорошо принимают. Мы в ответ приглашаем — приезжайте в Москву. Оставляем адрес, говорим, что на все готовенькое при­едете, у нас в школе есть душ, кухня, есть отдельная комната, в которой можно жить, наши дети будут экскурсоводами, по Москве поводят…

(IMG:http://www.expert.ru/images/russian_reporter/2007/14/rep_14_050.jpg)

И никто не едет. И люди ссылаются в первую очередь на то, что дорого: ехать — дорого. Даже полторы тысячи рублей на дорогу для многих семей в регионах оказываются слишком большими деньгами.

А в итоге возникает ситуация, когда дети из Пскова никогда в жизни не были ни в Москве, ни на Байкале. И что им это загрязнение Байкала, тем более проблема Дальнего Востока — какая-то труба, еще что-то такое? А есть дети из Питера, которые ни разу не были в Пскове. И это явление массовое.

В советское время такого просто не было — дети ощущали свою страну, и ощущали ее большой. А сейчас — нет. И когда нынешние дети — когда им будет лет сорок — попадут во властные структуры и будут принимать решения, это все и аукнется. В итоге появятся Псковская Республика, Башкирская Республика, Дальневосточная Республика.

— Что же делать?

— Я не понимаю правительство, у которого сейчас колоссальные профицитные деньги. Можно же постановить, что организованные группы школьников едут по железной дороге в любое время года бесплатно. А сейчас у нас льготы предоставляются только в учебное время и только 50%.

Я понимаю, что для бесплатных поездок нужны огромные деньги. Но ведь есть проблема интеграции страны, она ведь разговорами не разрешится. Человек куда-то приехал, увидел, полюбил какое-нибудь место под Казанью, под Новгородом, на Алтае — и все! Это уже сцепило. И когда это у миллионов людей, это держит, а когда этого нет ни у кого, все плохо кончится.

«Здесь я отдыхаю…»

— То, что вас пугает, находится вне школы — бюрократизм, неправильное воспитание в семьях, незнание страны… Но вы ведь управляете довольно большим коллективом — 100 человек, и у каждого свои проблемы. Неужели нет ничего внутри школы, что бы вас пугало?

— Вообще нет. Внутренняя школьная жизнь абсолютно комфортная. Если мне надо отдохнуть, я вполне могу приехать в школу и здесь посидеть. Более того, она комфортна не только для меня.

Я расскажу просто потрясший меня случай. Прихожу в школу вечером, где-то в полседьмого. Внизу на диванчике сидит папа нашей ученицы. Я говорю: «Кого ждете?» А он отвечает: «Никого не жду. Шел с работы, чувствую, как-то некомфортно мне на душе, решил зайти: тут у вас стены отдают». Посидел там полчаса и ушел.

expert.ru