Коротышки, прозаическое Опции

[Galyna]

http://lib.tiera.ru/RUFANT/PUHOW/22-28.txt

Михаил Пухов. Коммуникабельный гуманоид

Клева не было в принципе. Солнце отражалось в озере уже часа полтора, а
я сидел без улова. Впрочем, в рыбалке важен процесс. Чтобы, что-то
поймать, надо забираться куда-нибудь в глухомань, где неподвижно стоят под
корягами метровые щуки, а на дне шевелят усами сомы. Но до таких мест
можно доехать лишь в отпуск.
Внезапно какая-то тень заслонила восходящее солнце. Прищурившись, я
посмотрел в ту сторону и увидал дисковидный летательный аппарат, с какими
встречались, по-моему, многие. Диск быстро приближался. По его гладкой
поверхности струилась тонкая пленка тумана.
Что ж, это справедливо. Если обитатели какого-то провинциального
городишки, чуть ли не ежедневно встречая пришельцев, каждый раз приходят к
полному пониманию, то чем мы хуже? Я лично всегда верил в летающие тарелки
и прочие НЛО.
Диск висел уже прямо над моей головой. Струистый туман растекался по
его обтекаемому днищу, как пар вдоль бортов готовой к старту ракеты. Потом
это струение прекратилось, и диск мягко рухнул в кусты в каких-нибудь
тридцати метрах от меня.
Разумеется, я уже стоял на ногах, забыв про удочку. Из-за диска
появился гуманоид, действительно очень похожий на человека, и направился
ко мне.
- Здравствуйте, - произнес он на вполне правильном русском языке и
оглянулся на свой летательный аппарат. В борту диска имелась большая
вмятина, которую я только теперь заметил. - Вы случайно не помните, где я
покалечил свое магадо? И почему я один?
Естественно, от неожиданности я слегка опешил. Но лицом в грязь падать
не стал. Я ответил как можно спокойнее:
- Не знаю.
- Следовательно, раньше мы не встречались, - заключил гуманоид. - Так я
и предполагал. Значит, вы не сможете мне сообщить, давно ли я нахожусь на
этой планете.
Отвечать на это было нечего. Да и вопрос-то отсутствовал. Я молчал,
собираясь с мыслями.
Гуманоид стоял рядом со мной и смотрел на неподвижный поплавок.
- Совсем не клюет?
- Откуда вы знаете? - удивился я.
- Сейчас вы скажете мне об этом, - спокойно объяснил гуманоид.
Логики в этом высказывании я не нашел. Однако по существу он был,
разумеется, прав.
- Да, - сказал я. - Совсем не клюет. Обычное дело.
И взялся за удочку, вытащить ее из воды. Чтобы не отвлекала.
- Погодите, - сказал гуманоид. - Сейчас вы поймаете рыбу.
Я подсек. Удилище согнулось. Такого не было у меня все лето.
- Рыба!..
- Вот теперь можно сматывать, - сказал гуманоид. - Больше никого вы
сегодня не подцепите.
Я повиновался. Я верил гуманоиду. Он не помнил, сколько времени провел
на Земле, но будущее предсказывал профессионально.
- Вероятно, вы живете у нас довольно долго, - предположил я.
- Почему вы так думаете?
- Вы хорошо говорите по-русски, а наш язык сложен для изучения.
Логично?
Гуманоид усмехнулся. Мимика у него тоже была совсем человеческая.
- Нет. Если я неплохо говорю по-вашему, то не потому, что когда-то учил
язык. В этом случае я бы его, конечно, забыл.
- Не понимаю.
- Для вас это звучит необычно, - согласился гуманоид. - Но любое
существо живет не только в пространстве, но и во времени. Для того чтобы
определять свое место в мире, мы располагаем специальными органами чувств.
Органы пространственной ориентации - это глаза, уши и так далее. Чувств
ориентации во времени два - это память и интуиция, то есть способность
предвидеть будущее. Если бы их у нас не было, мы были бы подобны мертвой
материи, для которой понятие времени практически лишено смысла.
- Допустим, - сказал я. - Это интересная точка зрения, но...
- Вы это поймете, - предсказал гуманоид. - Вероятно, вы замечали, что
ваши временные чувства несимметричны. У вас, людей, хорошая память, но
почти отсутствует способность к предвидению. Вы еще не знаете, что это
универсальный закон природы: из двух временных чувств одно обязательно
доминирует. Этот закон справедлив и для моих соплеменников. Но у нас это
не так, как у людей. Наоборот. Наша память слаба, и мы не помним своего
прошлого. Оно столь же туманно, как для вас будущее. Зато у нас развито
чувство предвидения, поэтому будущее мы знаем.
- Но это же страшно неудобно! Как вы ухитряетесь жить без памяти?
- Зато мы помним будущее. Уверяю вас, это ничуть не менее удобно.
Например, произнося длинную фразу, вы не всегда знаете, какими словами
кончите, но помните ее начало и вопрос, на который отвечаете. Я же помню
конец фразы и следующую реплику собеседника. Например, сейчас вы
собираетесь вернуться к языковым проблемам.
- Угадали, - согласился я. - Какое отношение эти сведения имеют к
знанию языка?
- Я пробуду у вас много дней, - объяснил гуманоид. - Несомненно, за это
время я успею изучить язык, а сейчас ясно вижу весь процесс обучения и
поэтому знаю язык заранее. Разумеется, потом я его забуду.
Я представил себе, как он изучает язык. В свете его высказываний это
выглядело так. Он разговаривает со мной, с другими, а говорит все хуже и
хуже. Чем больше говорит, тем меньше знает язык. Потом садится за словари
и учебники и забывает все окончательно. И покидает Землю.
- Откуда вы прилетели? - полюбопытствовал я.
- Не помню.
- Даже так? Не помните, где и когда родились?
- Естественно, - сказал гуманоид. - Наше прошлое подобно вашему
будущему. Разве вы знаете, когда умрете?
- А вы это знаете?
- О вас? - Гуманоид пожал плечами. - Естественно, нет. Вы ведь тоже не
знаете дату моего рождения.
Возразить на это было нечего. Как спорить с законом природы? Все
симметрично во времени. Ни он, ни я не знаем дня его рождения. И мы оба
ничего не можем сказать о моей смерти.
- Вы помните свое индивидуальное прошлое, - продолжал он. - Я знаю свое
индивидуальное будущее. Но не надейтесь услышать от меня что-нибудь
существенное для вас. Будущее, которое я знаю, вам неинтересно. А мне мало
пользы от вашего прошлого, даже если вы о нем подробно расскажете.
Он был прав. Допустим, я потребую от него комбинацию цифр, которая
выиграет в "Спортлото". Но он не знает выигрышной комбинации. Ему в его
будущем и в голову не придет заглянуть в таблицу. А если я попрошу его
сделать это, он тут же забудет о моей просьбе.
В конце концов, я ведь тоже не помню, какие числа выиграли в прошлом
тираже.
- Минувшее укутано мраком, - сказал гуманоид. - Если бы вы знали, как
это печально. Кто расскажет мне о моем прошлом? Почему я один? И откуда я
прибыл?
- Откуда-то оттуда. - Я показал вверх.
- Спасибо за информацию, - поблагодарил он. - В обмен я сообщу вам
кое-что из вашего будущего. Когда я улечу - а это вот-вот случится - вы
будете стоять, задрав голову, и смотреть мне вслед. Я очень ясно вижу эту
картину.
Мы помолчали.
- Кстати, что вы здесь делали? - внезапно спросил он.
- Ловил рыбу, - сказал я. - Потом прилетели вы. Оттуда, со стороны
солнца.
В разговоре наметился перелом. Раньше вопросы задавал я, теперь это
делал он. Естественно: моя память обогащалась, его предвидение
укорачивалось. Я знал о нем все больше, он обо мне - все меньше. Теперь я
лучше его понимал, что никакой пользы от нашего контакта не будет.
Я сказал:
- Значит, сейчас вы улетите на своем магадо.
- Откуда вы знаете, что оно так называется?
- Вы сами назвали его так.
- Да, возможно. - Гуманоид, грустно улыбнувшись, посмотрел на меня со
слабой надеждой. - Значит, мы не сообщили друг другу ничего интересного?
- Нет, - сказал я.
- К сожалению, так будет всегда, - сказал он. - Прощайте.
- Счастливого пути.
Он повернулся ко мне спиной и пошел, раздвигая кусты. Устремленный в
свое грядущее, он уже не помнил меня. По диску заструился волокнистый
туман, и аппарат беззвучно взмыл в чистое утреннее небо. Я стоял на берегу
озера и, задрав голову, глядел ему вслед.
Я и сейчас ясно вижу эту картину.

P.S. если цитаты можно посвящать, то посвящается Vicont-у (IMG:style_emoticons/default/smile.gif)

[Жанятка]

Русское поле


Сергей Григорьевич вылил на себя последний ковш прохладной воды, обмотался полотенцем и, довольно пыхтя и отдуваясь, вышел во двор.

Вечер был чудесен. Весна вовсю катилась в пекло жаркого лета, снег уже совсем исчез и воздух был неповторимо свежим. Небо наполнялось синью, а шедшее к закату солнце, наконец, скрылось за избами, озарив одну из них угасающим нимбом. Дышалось легко и свободно. И лаяли где-то собаки, и пел сверчок, и потрескивали поленья... И жить особенно хотелось.
Мнился Сергею Григорьевичу честно заработанный ужин, простой, но по-своему изысканный: грубо очищенная, и оттого гранёная, светло-янтарная, дымящаяся картошка. А ещё – первая зелень, а ещё – селёдка в рассольном озере, а ещё – прозрачная, прохладная...
Радостные размышления прервала тёмная фигура у калитки:
- С лёгким паром!
Он сразу узнал пришедшего, мгновенно исчезло волшебство вечера и сверчок стал навязчив и неуместен. Сергей Григорьевич устало опустился на скамью у бани и вздохнул:
- Ну, здравствуй, Семён. Чего припёрся-то?
Он знал, зачем пришел незваный гость, но хотел хоть как-то отсрочить неприятный разговор, хоть чуть-чуть. А нелепая фигура как-то обрадованно скрипнула калиткой, протиснулась во двор и, поправив пиджак, предстала перед начальством. Председатель поднял глаза и взглянул на тракториста, ожидая начало старой песни. И она началась тут же:
- Не могу я там пахать, Григорьич. Сними меня с поля, будь человеком. Куда хочешь отправь, хоть на Гадюкины болота, а оттуда сними. Я тебя сильно прошу.
Говоря давно отрепетированную речь, Семён сильно нервничал, оттого улыбался добрее обычного и вызывал подозрения в адекватности своего состояния. Сергей Григорьевич внимательно посмотрел на собеседника, будто надеясь, что он от такого взгляда растает в воздухе и уплывёт в вечернюю дымку. Но Семён и в этот раз не растворился в вечернем сумраке, а стал ещё отчётливее и реальнее в последних лучах недолгого весеннего дня. Пришла очередь председателя:
- Папиросу дай, – хрипло попросил он, опуская глаза.
Семён с готовностью протянул начальнику помятую пачку. Чиркнула спичка, взвился к небу удушливый дым. Прокашлявшись, Сергей Григорьевич продолжил на повышенных тонах:
- Что ты мне нервы мотаешь, а? Некого мне на это поле ставить, некого! Все заняты, все при деле! А поле осваивать надо, это ж целина! Слышишь: ЦЕ-ЛИ-НА! Ты газеты читаешь вообще, радио слушаешь? Ты в какое время живёшь?
Председатель в полотенце закашлялся, сплюнул в крапиву, а Семён с готовностью закивал: читаю, читаю.
- Ты ж коммунист, передовик, да что там… - Сергей Григорьевич злился и цветом лица уже заметно контрастировал с седой прядью мокрых волос. – Тебе детей кормить надо, у тебя их двое!
- Да я ж только «за», Григорьич, участок бы другой, - не унимался передовик, - ну не могу я там пахать. Нехорошее место там, понимаешь.
Председатель посмотрел на собеседника с отработанным годами партийным укором.
- Ты ещё бабкины россказни приплети, это ж смешно. Ты что, подлец, считаешь, что на нашей советской земле есть какие-то нехорошие места? Она вся хороша, вся наша!
Далее Сергей Григорьевич провёл стандартный и унылый урок политинформации с упоминанием съездов, вождей, экономической обстановки. Закончил, правда, угрозой:
- Поставлю вопрос на собрании, если не успокоишься. Ребром поставлю.
Семён, чуть не плача, наклонился к сидящему оратору и с дрожью в голосе произнёс:
- Так они ж хрустят, Григорьич, родной. Пашешь – хрустят, домой идёшь – хрустят, спишь – хрустят… Кости.
Возникла пауза.
Теперь оба молча смотрели друг на друга с мольбой. «Отстань, уйди» - молчал председатель. «Не могу» - молчал тракторист. Сергей Григорьевич устало поднялся и спокойно сказал, глядя Семёну в глаза:
- Они там с Гражданской. Белогвардейцы. Никто их хоронить не будет. Иди и работай, забудь.
И побрёл к дому, к остывшему ужину, к согревшейся уже прозрачной бутыли. Скрипнула в сумерках калитка, звякнул крючок. Со стороны леса повеяло холодом и Семён, поёжившись, пошёл по улице мимо светящихся окошек и чёрных провалов подворотен.
***

Утром он сидел возле поля, на поваленном бревне и смотрел на свой трактор, высившийся в тумане бездушной глыбой. Было холодно и сыро. Семён достал папиросу и закурил, не отводя хмурых глаз от железного коня.
Из глубины тумана раздался тихий шорох, и через миг на бревно рядом с ним опустилась серая фигура. Сидели молча, Семён опустил глаза и задумчиво изучал карту Беломорканала, будто давно мечтал побывать в тех краях.
- Вы попытались ещё раз, Семён? – раздался бесплотный голос.
- Ну да. – Ответил он и бросил погасшую папиросу под бревно.
- Бесполезно, да?
- Бесполезно.
Оба вздохнули.
- Ну не казните себя, если что, вы сделали всё что могли. И жалеть нас не надо, мы не святые.
- Угу.
- А что здесь будет?
- Подсолнухи.
Серая фигура поднялась с бревна, какое-то время молчала, а потом нарочито весело сказала:
- Ну что ж, пусть будут подсолнухи! Прощайте, Семён.
И Семён остался один. Он подошёл к трактору, придирчиво осмотрел плуг, проверил крепежи, ловкое движение – и он в кабине. Зарычал мотор, лязгнуло железо, и пополз по земле отточенный нож. Семён некоторое время настороженно прислушивался к окружавшему его звуковому хаосу, а потом перестал и успокоился. Закурил.
Всходило солнышко, рассеивался туман и неслась над полем одноимённая песня.
(с)Альфредо Гарсиа
жж белый раббит