Коротышки, прозаическое |
Здравствуйте, гость ( Вход | Регистрация )
Коротышки, прозаическое |
![]()
Сообщение
#1
|
|
Бакалавр ![]() ![]() ![]() Группа: Member Сообщений: 206 Регистрация: 30.5.2007 Пользователь №: 4770 Поблагодарили: 320 раз(а) ![]() |
http://lib.tiera.ru/RUFANT/PUHOW/22-28.txt
Михаил Пухов. Коммуникабельный гуманоид Клева не было в принципе. Солнце отражалось в озере уже часа полтора, а я сидел без улова. Впрочем, в рыбалке важен процесс. Чтобы, что-то поймать, надо забираться куда-нибудь в глухомань, где неподвижно стоят под корягами метровые щуки, а на дне шевелят усами сомы. Но до таких мест можно доехать лишь в отпуск. Внезапно какая-то тень заслонила восходящее солнце. Прищурившись, я посмотрел в ту сторону и увидал дисковидный летательный аппарат, с какими встречались, по-моему, многие. Диск быстро приближался. По его гладкой поверхности струилась тонкая пленка тумана. Что ж, это справедливо. Если обитатели какого-то провинциального городишки, чуть ли не ежедневно встречая пришельцев, каждый раз приходят к полному пониманию, то чем мы хуже? Я лично всегда верил в летающие тарелки и прочие НЛО. Диск висел уже прямо над моей головой. Струистый туман растекался по его обтекаемому днищу, как пар вдоль бортов готовой к старту ракеты. Потом это струение прекратилось, и диск мягко рухнул в кусты в каких-нибудь тридцати метрах от меня. Разумеется, я уже стоял на ногах, забыв про удочку. Из-за диска появился гуманоид, действительно очень похожий на человека, и направился ко мне. - Здравствуйте, - произнес он на вполне правильном русском языке и оглянулся на свой летательный аппарат. В борту диска имелась большая вмятина, которую я только теперь заметил. - Вы случайно не помните, где я покалечил свое магадо? И почему я один? Естественно, от неожиданности я слегка опешил. Но лицом в грязь падать не стал. Я ответил как можно спокойнее: - Не знаю. - Следовательно, раньше мы не встречались, - заключил гуманоид. - Так я и предполагал. Значит, вы не сможете мне сообщить, давно ли я нахожусь на этой планете. Отвечать на это было нечего. Да и вопрос-то отсутствовал. Я молчал, собираясь с мыслями. Гуманоид стоял рядом со мной и смотрел на неподвижный поплавок. - Совсем не клюет? - Откуда вы знаете? - удивился я. - Сейчас вы скажете мне об этом, - спокойно объяснил гуманоид. Логики в этом высказывании я не нашел. Однако по существу он был, разумеется, прав. - Да, - сказал я. - Совсем не клюет. Обычное дело. И взялся за удочку, вытащить ее из воды. Чтобы не отвлекала. - Погодите, - сказал гуманоид. - Сейчас вы поймаете рыбу. Я подсек. Удилище согнулось. Такого не было у меня все лето. - Рыба!.. - Вот теперь можно сматывать, - сказал гуманоид. - Больше никого вы сегодня не подцепите. Я повиновался. Я верил гуманоиду. Он не помнил, сколько времени провел на Земле, но будущее предсказывал профессионально. - Вероятно, вы живете у нас довольно долго, - предположил я. - Почему вы так думаете? - Вы хорошо говорите по-русски, а наш язык сложен для изучения. Логично? Гуманоид усмехнулся. Мимика у него тоже была совсем человеческая. - Нет. Если я неплохо говорю по-вашему, то не потому, что когда-то учил язык. В этом случае я бы его, конечно, забыл. - Не понимаю. - Для вас это звучит необычно, - согласился гуманоид. - Но любое существо живет не только в пространстве, но и во времени. Для того чтобы определять свое место в мире, мы располагаем специальными органами чувств. Органы пространственной ориентации - это глаза, уши и так далее. Чувств ориентации во времени два - это память и интуиция, то есть способность предвидеть будущее. Если бы их у нас не было, мы были бы подобны мертвой материи, для которой понятие времени практически лишено смысла. - Допустим, - сказал я. - Это интересная точка зрения, но... - Вы это поймете, - предсказал гуманоид. - Вероятно, вы замечали, что ваши временные чувства несимметричны. У вас, людей, хорошая память, но почти отсутствует способность к предвидению. Вы еще не знаете, что это универсальный закон природы: из двух временных чувств одно обязательно доминирует. Этот закон справедлив и для моих соплеменников. Но у нас это не так, как у людей. Наоборот. Наша память слаба, и мы не помним своего прошлого. Оно столь же туманно, как для вас будущее. Зато у нас развито чувство предвидения, поэтому будущее мы знаем. - Но это же страшно неудобно! Как вы ухитряетесь жить без памяти? - Зато мы помним будущее. Уверяю вас, это ничуть не менее удобно. Например, произнося длинную фразу, вы не всегда знаете, какими словами кончите, но помните ее начало и вопрос, на который отвечаете. Я же помню конец фразы и следующую реплику собеседника. Например, сейчас вы собираетесь вернуться к языковым проблемам. - Угадали, - согласился я. - Какое отношение эти сведения имеют к знанию языка? - Я пробуду у вас много дней, - объяснил гуманоид. - Несомненно, за это время я успею изучить язык, а сейчас ясно вижу весь процесс обучения и поэтому знаю язык заранее. Разумеется, потом я его забуду. Я представил себе, как он изучает язык. В свете его высказываний это выглядело так. Он разговаривает со мной, с другими, а говорит все хуже и хуже. Чем больше говорит, тем меньше знает язык. Потом садится за словари и учебники и забывает все окончательно. И покидает Землю. - Откуда вы прилетели? - полюбопытствовал я. - Не помню. - Даже так? Не помните, где и когда родились? - Естественно, - сказал гуманоид. - Наше прошлое подобно вашему будущему. Разве вы знаете, когда умрете? - А вы это знаете? - О вас? - Гуманоид пожал плечами. - Естественно, нет. Вы ведь тоже не знаете дату моего рождения. Возразить на это было нечего. Как спорить с законом природы? Все симметрично во времени. Ни он, ни я не знаем дня его рождения. И мы оба ничего не можем сказать о моей смерти. - Вы помните свое индивидуальное прошлое, - продолжал он. - Я знаю свое индивидуальное будущее. Но не надейтесь услышать от меня что-нибудь существенное для вас. Будущее, которое я знаю, вам неинтересно. А мне мало пользы от вашего прошлого, даже если вы о нем подробно расскажете. Он был прав. Допустим, я потребую от него комбинацию цифр, которая выиграет в "Спортлото". Но он не знает выигрышной комбинации. Ему в его будущем и в голову не придет заглянуть в таблицу. А если я попрошу его сделать это, он тут же забудет о моей просьбе. В конце концов, я ведь тоже не помню, какие числа выиграли в прошлом тираже. - Минувшее укутано мраком, - сказал гуманоид. - Если бы вы знали, как это печально. Кто расскажет мне о моем прошлом? Почему я один? И откуда я прибыл? - Откуда-то оттуда. - Я показал вверх. - Спасибо за информацию, - поблагодарил он. - В обмен я сообщу вам кое-что из вашего будущего. Когда я улечу - а это вот-вот случится - вы будете стоять, задрав голову, и смотреть мне вслед. Я очень ясно вижу эту картину. Мы помолчали. - Кстати, что вы здесь делали? - внезапно спросил он. - Ловил рыбу, - сказал я. - Потом прилетели вы. Оттуда, со стороны солнца. В разговоре наметился перелом. Раньше вопросы задавал я, теперь это делал он. Естественно: моя память обогащалась, его предвидение укорачивалось. Я знал о нем все больше, он обо мне - все меньше. Теперь я лучше его понимал, что никакой пользы от нашего контакта не будет. Я сказал: - Значит, сейчас вы улетите на своем магадо. - Откуда вы знаете, что оно так называется? - Вы сами назвали его так. - Да, возможно. - Гуманоид, грустно улыбнувшись, посмотрел на меня со слабой надеждой. - Значит, мы не сообщили друг другу ничего интересного? - Нет, - сказал я. - К сожалению, так будет всегда, - сказал он. - Прощайте. - Счастливого пути. Он повернулся ко мне спиной и пошел, раздвигая кусты. Устремленный в свое грядущее, он уже не помнил меня. По диску заструился волокнистый туман, и аппарат беззвучно взмыл в чистое утреннее небо. Я стоял на берегу озера и, задрав голову, глядел ему вслед. Я и сейчас ясно вижу эту картину. P.S. если цитаты можно посвящать, то посвящается Vicont-у (IMG:style_emoticons/default/smile.gif) Поблагодарили:
|
|
|
![]() |
![]()
Сообщение
#2
|
|
![]() Профессор ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() Группа: Banned Сообщений: 3226 Регистрация: 3.4.2008 Из: СПб Пользователь №: 7086 Поблагодарили: 2602 раз(а) ![]() |
Сергей Анатольевич Махотин
Бабушка Плисецкого Лидия Яковлевна собрала листки с контрольным диктантом. Зазвенел звонок. Все задвигали стульями и зашумели. - Ребята, минутку, - сказала Лидия Яковлевна. - Кто знает, что с Геной Плисецким? Почему он в школу не ходит? Никто не знал. - Болеет, наверно, - предположил Орлов, кусая яблоко. - Везёт же людям! Лидия Яковлевна покачала головой. - Везения тут никакого. У него единственная отметка в журнале, и та тройка. Боюсь, он не успеет её исправить. - А где он живёт? - спросил Юрка. - Вот молодец, Юра! - обрадовалась Лидия Яковлевна и открыла журнал. - Навести его, пожалуйста. Ага, вот, нашла. Железнодорожная улица, пять, квартира пятнадцать. Запомнил? Или записать тебе? - Не надо, я запомнил. Железнодорожная улица была совсем в другой стороне от нашего дома. С неба валил снег вперемежку с дождём. Проносившиеся машины выплёскивали на тротуар грязную жижу. Прохожие шарахались и чертыхались, ругая водителей, петербургскую зиму и всё на свете. У меня потёк левый сапог, а по носу вдруг щёлкнула такая огромная капля, что я вздрогнул. Наконец мы пришли. Дом оказался старинный. В некоторых местах штукатурка отвалилась и были видны красные кирпичи. На стене, между высокими окнами первого и второго этажа, висела мемориальная доска: "Здесь жил и работал профессор Александр Петрович Голованов". Мы прошли под аркой и очутились в маленьком дворике-колодце. Ветра тут не было, и даже шум с улицы не долетал. Из мусорного бака вылезла тощая серая кошка и испуганно уставилась на нас. - Вот она, пятнадцатая квартира, - прочёл Юрка табличку на дверях парадной. - На третьем этаже. Я дёрнул за ручку, но дверь не открылась. - Гляди, сигнализация, - сказал Юрка, показывая на два ряда кнопок с номерами. - Это чтоб воры не забрались. Он нажал на пятнадцатую кнопку. Прошло минут пять. Никто не отвечал. - Дома никого нет, - предположил я и даже обрадовался. Со спокойной совестью можно идти домой. Внезапно в микрофоне раздался треск и скрипучий металлический голос недовольно спросил: - Кто? - Это... - растерялся Юрка. - Это мы. - Кто? - вновь раздался недовольный голос. Тут Юрка догадался нажать вторую кнопку с надписью "говорите" и закричал в микрофон: - Мы к Гене Плисецкому! Гена здесь живёт? - Нету таких, - ответил микрофон и затих. Мы переглянулись. Я хотел сказать, что, видимо, Лидия Яковлевна дала нам не тот адрес, но не успел. За дверью послышались чьи-то тяжёлые шаги. Дверь распахнулась, и прямо на меня прыгнул огромный чёрный дог. Я выронил портфель и плюхнулся в снег. А противная псина уже мчалась со всех ног к мусорному баку. Всё произошло так внезапно, что я даже испугаться не успел. Вслед за догом из парадной вышел важный мужчина в шубе и резиновых сапогах. Строго покосившись на меня, он скомандовал: - Цезарь, фу! Фу, Цезарь! Но Цезарь, как я понял, не очень-то послушался, потому что его хозяин быстро зашагал в сторону помойки. - Вставай скорей, - позвал Юрка. - Я дверь держу, чтоб не захлопнулась. - Он же здесь не живёт, - сказал я, поднимаясь и отряхиваясь. - Ну его, этого Плисецкого, пойдём домой. - А вдруг живёт. Проверим, раз дверь открыта. Не нравится мне эта сигнализация, какая-то она подозрительная. "Дался ему этот Плисецкий, - ворчал я про себя, тащась вслед за Юркой на третий этаж. - Друг он ему, что ли!.." Плисецкий учился с нами всего месяца два. Перешёл из какой-то другой школы. Из какой, никто не знал. Да никто и не спрашивал. Я почему-то был уверен, что о себе он никогда не станет рассказывать. Учился он средне. После уроков сразу уходил домой. Не пытался ни с кем подружиться. В конце концов даже девчонки перестали обращать на него внимание и оставили в покое. Мы и не заметили, что он в школу не ходит. Кроме разве что Сони Козодоевой, сидевшей с ним за одной партой. Но та влюбилась в девятиклассника Качаряна, и всё остальное ей было до лампочки. Юрка подошёл к массивной двери и позвонил. Потом ещё раз. И ещё. Никакого толку. Открывать нам явно не хотели. - Что за дела, не понимаю, - обиженно пробормотал Юрка. - Кто-то же отвечал нам из этой квартиры. Я пожал плечами и сделал шаг к лестнице. Юрка в последний раз нажал на кнопку и тоже повернулся, чтобы уйти. В этот момент клацнул замок, дверь приоткрылась. Мы подбежали к двери. Из-за цепочки на нас смотрела какая-то старуха. - Здравствуйте, - сказал я. - Мы к Гене пришли. Этот адрес нам учительница дала. Старуха недоверчиво взглянула сначала на меня, потом на Юрку. И захлопнула дверь. Юрка ахнул: - Ну дела! Ни тебе ответа, ни привета, ни тебе здравствуй, ни тебе до свиданья! Но дверь снова открылась, на этот раз широко, и старуха произнесла: - Войдите. Она повела нас длинным тёмным коридором на кухню, тоже оказавшуюся длинной и тёмной. Кроме газовой плиты тут стоял лишь кухонный стол с пепельницей и одна-единственная табуретка. Мы встали у стенки, а старуха села на табуретку, закинула ногу на ногу, чиркнула спичкой и закурила папиросу. Вообще-то она выглядела не такой уж старухой. Если бы меня спросили, сколько ей лет, я бы не ответил. Была она укутана до пояса пуховым платком. Зато очень даже прилично сидели на ней фирменные джинсы, на ногах сияли новенькие кроссовки, стоившие диких денег в коммерческом магазине. - Я вас слушаю, молодые люди, - сказала она, щурясь от табачного дыма. - Нам бы с Геной поговорить... - неуверенно начал Юрка. - Мы его одноклассники, - добавил я. Старуха затушила папиросу. - А настоящий момент это невозможно. Мой внук час назад приземлился в Бостоне. Он звонил с аэродрома, полёт прошёл нормально. - Она помолчала и промолвила задумчиво: - Там тепло, плюс двадцать. - Как в Бостоне? - не понял я. - Это же Америка! Старуха не ответила и закурила новую папиросу. - Так вы его бабушка? - спросил Юрка. - А когда он вернётся? Ему тройку нужно исправить. Она опять не ответила. Папироса в её пальцах погасла, подрагивая на весу. - Погоди ты со своей тройкой, - шепнул я, дёрнув Юрку за рукав. До меня стало наконец доходить, что случилось. Юрка тоже начал кое-что понимать. Он вытаращил глаза и воскликнул: - Как же он один-то улетел? Просто взял и улетел? Так же не бывает! Бабушка Плисецкого печально взглянула на Юрку. - С родителями. Страна эта осточертела им. Нет, мол, у неё будущего. А раз так, значит, и у Гешки его нет, пока он здесь. Юрка просто не находил слов. - Ну дела! - только и смог он пробормотать, покраснев и набычившись. Бабушка Плисецкого вздохнула. - А вы что же с ним не улетели? - спросил я. - Господь с тобой! - махнула она рукой, и пепел с потухшей папиросы упал на пол. - Куда уж старой за молодыми гоняться. Надо здесь умереть, недолго осталось. Юрка открыл было рот, чтобы возразить, но из прихожей послышался звук отпираемой двери, какая-то возня и сопенье, и вдруг в кухню вбежал Цезарь. На этот раз он не стал на меня бросаться, а просто обнюхал. И на том спасибо! Пёс шагнул к Юрке, прижал его к стене и улёгся у его ног, разинув мокрую пасть и вывалив язык. - Ида Марковна! - раздался из коридора раздражённый бас. - Я же просил не курить в кухне. Всю квартиру провоняли своим беломором! Цезарь вскочил и убежал на голос хозяина. - Кто это? - шёпотом спросил Юрка. - А ну его! - поморщилась бабушка Плисецкого. - Сосед. Плохой человек. Хочет Гешкины кроссовки у меня купить. Я их и не снимаю теперь, украдёт. Комнату собирается себе отсудить. А по мне - так и пусть отсуживает. На что мне теперь две комнаты, одной-то. - Вы совсем одна остались? - спросил я. - Почему одна? Родни много. Все на Пискаревке лежат. Куда я от них уеду? Она вдруг встала и прихрамывая пошла из кухни. Я выглянул в окно. Снег кончился, но небо не прояснилось, было по-прежнему свинцово-серым. Начинало смеркаться. На ветке растопыренного тополя сидела тощая кошка, поглядывая вниз и крутя головой. Цезарь, видать, здорово её напугал. И от этой кошки, от этого слякотного неба, от папиросных окурков, мрачной кухни и всей этой неуютной чужой квартиры мне сделалось так тоскливо, что захотелось заплакать. - Пойдём, что ли, - сказал Юрка. - Чего тут понапрасну торчать? Бабушка Плисецкого ждала нас у дверей, держа в руках стопку учебников. - Собрала вот вам. Вы, наверно, за книгами приходили? Я сложил учебники в портфель. Нужно будет сдать их завтра в библиотеку. - До свиданья, - сказал Юрка. Старуха не ответила. Может быть, не расслышала. Дверь за нами закрылась на цепочку. Дома, сев за уроки, я вытащил из портфеля учебники Плисецкого. Из математики выпал сложенный вчетверо лист плотной бумаги. Я развернул его и увидел, что это портрет девочки, нарисованный простым карандашом. Даже не портрет, а набросок. Кого-то он мне сильно напоминал. Ну конечно же! Соньку Козодоеву - вот кого! Только на рисунке она была немножко другая. Лучше как-то, без обычных своих надменных гримас и поджатых губ. Она смотрела на меня красивыми печальными глазами, как будто я - это не я, а девятиклассник Качарян. Надо же! Гена Плисецкий отлично рисовал. Просто здорово рисовал! А мы и не знали. Совсем ничего не знали о нём. И вот он уехал, и никто в классе не будет об этом жалеть. Словно и не учился он с нами никогда. Он, наверно, поступит в американскую школу и будет рисовать американских ребят. А те начнут расспрашивать про Россию, про нас. Представляю, что он им расскажет. А собственно, чего уж такого ужасного он может рассказать? Мы же ничего плохого ему не делали... За чаем папа, взглянув на меня, спросил: - Ты что, пару схватил? - Нет. А что? - Вид у тебя виноватый. Я пожал плечами и принялся усердно размешивать сахар. - Чашку разобьёшь, - сделала мне мама замечание. И в этот момент чашка щёлкнула, словно перегоревшая лампочка. На боку появилась косая трещина, из которой начал сочиться горячий чай. - Ну вот, что я говорила! - воскликнула мама, хватаясь за тряпку. - Что за ослиное упрямство! Тринадцатый год мужику, а ума, как у младенца! О чём ты думаешь, интересно знать? - Он думает о том, что разбитая посуда - к счастью, - промолвил папа, ставя блюдце с треснувшей чашкой в раковину. Мама неодобрительно взглянула на него, но промолчала, продолжая вытирать чайную лужу на столе. - Я думаю о профессоре Голованове, - вдруг сказал я. - Кто это? - спросил папа. - Не знаю. Просто профессор. Александр Петрович. Жил на Железнодорожной улице. - Профессор? - папа наморщил лоб. - Есть художник Голованов. Тоже Александр Петрович. Между прочим, мой хороший приятель. - У тебя все приятели хорошие, - проворчала мама. Папа кивнул: - Конечно, а как же иначе? Неужели ты бы хотела, чтобы у меня были все плохие приятели? Я почувствовал, что они вот-вот поссорятся, и громко объявил: - А один наш одноклассник в Америку улетел! - Ну? - удивилась мама. - Это кто же? - Плисецкий. Гена. - Это у кого мать в овощном работает? - А ты её разве знала?! - Видела на родительском собрании. Недавно я ещё макароны у неё покупала. - Макароны? В овощном? - недоверчиво проговорил папа. - Представь себе. Ты-то по магазинам не ходишь, не знаешь, что где продают в наше время. А у нас картошка вся вышла. - Ну и логика у тебя! - засмеялся папа. - Куплю я завтра картошку. Схожу на рынок и куплю. Не в булочную же за ней идти. - Как я устала от вас, - сказала мама. - Тоже бросила бы всё и в Америку улетела. Она пошла в комнату и включила телевизор, крикнув: - Посуду сами мойте! Папа взглянул на меня: - Кинем жребий? Я покачал головой и принялся мыть посуду. Её и было-то совсем немного. На следующий день все только о Плисецком и говорили. Не переменах девчонки плотным кольцом окружали Козодоеву. Сонька с равнодушным видом рассказывала, что об отъезде Гены она знала давно, но по его просьбе держала это втайне. Орлов клянчил у неё адрес Плисецкого, а Сонька отвечала нараспев: - Ну, я не знаю... Имею ли я право сообщать его адрес? Юрка презрительно хмыкал и отходил в сторону. Я поманил его за собой в конец коридора. - Смотри, что у меня есть. Юрка уставился на карандашный портрет. - Ты, что ли, нарисовал? Похоже... - Это Плисецкий рисовал, - сказал я. - Я бы так не смог. - Талантливый, оказывается, был человек, - сказал Юрка. - Почему был? Он и сейчас талантливый. - Ну-ка, дай, - Юрка взял у меня портрет и принялся его рассматривать. Он вертел его и так и сяк, потом сложил лист вчетверо и недовольно пожал плечами. - Чего он нашёл в этой воображале? - Не знаю, - ответил я. - Выходит, что-то нашёл. Может, отдадим ей портрет? - Кому, Соньке? - ужаснулся Юрка. - Да её так от гордости раздует, что она лопнет! И откуда ты знаешь, может, Плисецкий вообще не собирался его никому дарить. Юрка был прав. Значит, оставалось одно: вернуть рисунок бабушке Плисецкого. Я вспомнил тёмную кухню, злого соседа, необузданного Цезаря, и у меня сразу испортилось настроение. Юрка, похоже, чувствовал то же самое. - Ничего, - ободрил он и меня и себя. - Просто отдадим и уйдём. Слегка морозило. Не было уже вчерашней слякоти. В воздухе вился лёгкий снежок, и сквозь его белую пелену дома выглядели помолодевшими и нарядными. Будто радовались близкому Новому году. Дверь в подъезде была распахнута. Рядом стоял мебельный грузовик, из которого три грузчика вытаскивали длинный жёлтый диван. Пахло опилками и бензином. Мы взбежали на третий этаж. Я позвонил, и Цезарь за дверью три раза раскатисто рявкнул в ответ. Цепочка на этот раз не зазвенела, дверь распахнулась почти бесшумно. Бабушка Плисецкого с любопытством смотрела на нас. - Вот, - сказал я, протягивая ей портрет Козодоевой. - Это было в Генином учебнике. Она развернула рисунок, улыбнулась и осторожно его погладила. Вдруг из коридора, чуть не опрокинув бабушку, выскочил Цезарь. Он обнюхал меня, затем кинулся к Юрке, обнял его своими когтистыми лапами и лизнул в лицо. - Вот я тебе! - закричала бабушка Плисецкого, замахиваясь на него полотенцем. - Свалился на мою голову, псина невоспитанная! Цезарь отпустил Юрку и, поджав хвост, убежал в квартиру. Мне сделалось смешно. Зато Юрке было не до смеха. Он вытирал рукавами куртки облизанное лицо, фыркал и морщился. - Зайди умойся, - велела ему бабушка Плисецкого и взглянула на меня. - Ты тоже иди руки мой. У меня чай готов. Чай мы пили не на кухне, а в комнате, за большим круглым столом, покрытым красной бархатной скатертью. Чашка мне досталась такая изящная и хрупкая, что я отказался от сахара, боясь связываться с чайной ложкой. Но Юрка-то, Юрка! Я его просто не узнавал. Он держался непринуждённо, пил чай из блюдца, хрустел сушками и вёл светскую беседу. - Красиво у вас, - говорил он. - Мебель такая старинная, как в Эрмитаже. Картина такая старинная, как... Тоже как в Эрмитаже. Это ваш родственник на ней изображён? - Родственник, родственник, - чуть улыбнувшись, кивнула бабушка Плисецкого и подвинула тарелку с сушками поближе к Юрке. - Гешкин прапрадед. - Хорошая картина, - похвалил Юрка. - И чай у вас вкусный такой, и сушки такие... - Как в Эрмитаже, - закончила за него бабушка Плисецкого. Прерывисто зазвонил телефон. Она быстро встала и вышла в коридор. Я посмотрел на Юрку. - Ты чего это разболтался? - А что такого? - удивился он. - Надо же о чём-то говорить, а то ты всё молчишь и молчишь. Ей-то и поговорить теперь не с кем. Из коридора слышно было, как бабушка Плисецкого расспрашивает: - А у папы какое настроение?.. А как мама?.. Что ты ел сегодня?.. Нет, не болею. Меня тут твои одноклассники навещают. Как зовут? А я и не спросила... - Шевельков и Сорокин! - заорал Юрка. - Шевельков и Сорокин, - повторила бабушка Плисецкого. - Ну, целую, мой родной. Храни вас Бог. Пора было уходить. Пока мы одевались, бабушка Плисецкого смотрела на нас с печальной улыбкой, курила папиросу и молчала. Сейчас она совсем не казалась мне старухой. Не старуха, не бабушка, а просто пожилая женщина, да ещё в джинсах и кроссовках. Цезарь мешал одеваться, прижимал нас к вешалке и тыкался мордой в животы. - Что-то соседа вашего не видать, - сказал я. - А он в больнице, - ответила бабушка Плисецкого, и в его голосе мне послышалась насмешка. - Хотел вчера кошек на помойке отравить, а на него с крыши сосулька упала. - Его насмерть убило? - вытаращил Юрка глаза. - Сотрясение мозга. Через неделю выйдет. За неделю это животное всю мою пенсию съест. Она сказала это спокойно, без всякой обиды на Цезаря и на его аппетит. Пёс взглянул на неё немного виновато: что, мол, тут поделаешь, раз судьба такая. Потом рухнул к её ногам, вывалил язык и жарко задышал. Мы с Юркой спустились уже на второй этаж, когда бабушка Плисецкого окликнула нас: - Эй, Шевельков и Сорокин! - Что? - хором отозвались мы, задрав головы. - Гена сказал, что у вас очень хороший класс. Он по вам скучает. Вот, собственно, и всё. - Спасибо! - ответили мы. Дверь наверху захлопнулась. Во дворе мы увидели вчерашнюю кошку. Она сидела на крышке канализационного люка и щурилась на голубей, которые ходили вокруг неё и клевали разбросанные кем-то хлебные корки. По-прежнему падал лёгкий снежок, но крышка оставалась тёплой и сухой. Кошка чувствовала себя замечательно. Как хорошо, что хозяину Цезаря не удалось её отравить. -------------------- Бог есть!
|
|
|
![]() ![]() |
Текстовая версия | Сейчас: 2.05.2025, 4:49 |