Коротышки, прозаическое Опции

[Galyna]

http://lib.tiera.ru/RUFANT/PUHOW/22-28.txt

Михаил Пухов. Коммуникабельный гуманоид

Клева не было в принципе. Солнце отражалось в озере уже часа полтора, а
я сидел без улова. Впрочем, в рыбалке важен процесс. Чтобы, что-то
поймать, надо забираться куда-нибудь в глухомань, где неподвижно стоят под
корягами метровые щуки, а на дне шевелят усами сомы. Но до таких мест
можно доехать лишь в отпуск.
Внезапно какая-то тень заслонила восходящее солнце. Прищурившись, я
посмотрел в ту сторону и увидал дисковидный летательный аппарат, с какими
встречались, по-моему, многие. Диск быстро приближался. По его гладкой
поверхности струилась тонкая пленка тумана.
Что ж, это справедливо. Если обитатели какого-то провинциального
городишки, чуть ли не ежедневно встречая пришельцев, каждый раз приходят к
полному пониманию, то чем мы хуже? Я лично всегда верил в летающие тарелки
и прочие НЛО.
Диск висел уже прямо над моей головой. Струистый туман растекался по
его обтекаемому днищу, как пар вдоль бортов готовой к старту ракеты. Потом
это струение прекратилось, и диск мягко рухнул в кусты в каких-нибудь
тридцати метрах от меня.
Разумеется, я уже стоял на ногах, забыв про удочку. Из-за диска
появился гуманоид, действительно очень похожий на человека, и направился
ко мне.
- Здравствуйте, - произнес он на вполне правильном русском языке и
оглянулся на свой летательный аппарат. В борту диска имелась большая
вмятина, которую я только теперь заметил. - Вы случайно не помните, где я
покалечил свое магадо? И почему я один?
Естественно, от неожиданности я слегка опешил. Но лицом в грязь падать
не стал. Я ответил как можно спокойнее:
- Не знаю.
- Следовательно, раньше мы не встречались, - заключил гуманоид. - Так я
и предполагал. Значит, вы не сможете мне сообщить, давно ли я нахожусь на
этой планете.
Отвечать на это было нечего. Да и вопрос-то отсутствовал. Я молчал,
собираясь с мыслями.
Гуманоид стоял рядом со мной и смотрел на неподвижный поплавок.
- Совсем не клюет?
- Откуда вы знаете? - удивился я.
- Сейчас вы скажете мне об этом, - спокойно объяснил гуманоид.
Логики в этом высказывании я не нашел. Однако по существу он был,
разумеется, прав.
- Да, - сказал я. - Совсем не клюет. Обычное дело.
И взялся за удочку, вытащить ее из воды. Чтобы не отвлекала.
- Погодите, - сказал гуманоид. - Сейчас вы поймаете рыбу.
Я подсек. Удилище согнулось. Такого не было у меня все лето.
- Рыба!..
- Вот теперь можно сматывать, - сказал гуманоид. - Больше никого вы
сегодня не подцепите.
Я повиновался. Я верил гуманоиду. Он не помнил, сколько времени провел
на Земле, но будущее предсказывал профессионально.
- Вероятно, вы живете у нас довольно долго, - предположил я.
- Почему вы так думаете?
- Вы хорошо говорите по-русски, а наш язык сложен для изучения.
Логично?
Гуманоид усмехнулся. Мимика у него тоже была совсем человеческая.
- Нет. Если я неплохо говорю по-вашему, то не потому, что когда-то учил
язык. В этом случае я бы его, конечно, забыл.
- Не понимаю.
- Для вас это звучит необычно, - согласился гуманоид. - Но любое
существо живет не только в пространстве, но и во времени. Для того чтобы
определять свое место в мире, мы располагаем специальными органами чувств.
Органы пространственной ориентации - это глаза, уши и так далее. Чувств
ориентации во времени два - это память и интуиция, то есть способность
предвидеть будущее. Если бы их у нас не было, мы были бы подобны мертвой
материи, для которой понятие времени практически лишено смысла.
- Допустим, - сказал я. - Это интересная точка зрения, но...
- Вы это поймете, - предсказал гуманоид. - Вероятно, вы замечали, что
ваши временные чувства несимметричны. У вас, людей, хорошая память, но
почти отсутствует способность к предвидению. Вы еще не знаете, что это
универсальный закон природы: из двух временных чувств одно обязательно
доминирует. Этот закон справедлив и для моих соплеменников. Но у нас это
не так, как у людей. Наоборот. Наша память слаба, и мы не помним своего
прошлого. Оно столь же туманно, как для вас будущее. Зато у нас развито
чувство предвидения, поэтому будущее мы знаем.
- Но это же страшно неудобно! Как вы ухитряетесь жить без памяти?
- Зато мы помним будущее. Уверяю вас, это ничуть не менее удобно.
Например, произнося длинную фразу, вы не всегда знаете, какими словами
кончите, но помните ее начало и вопрос, на который отвечаете. Я же помню
конец фразы и следующую реплику собеседника. Например, сейчас вы
собираетесь вернуться к языковым проблемам.
- Угадали, - согласился я. - Какое отношение эти сведения имеют к
знанию языка?
- Я пробуду у вас много дней, - объяснил гуманоид. - Несомненно, за это
время я успею изучить язык, а сейчас ясно вижу весь процесс обучения и
поэтому знаю язык заранее. Разумеется, потом я его забуду.
Я представил себе, как он изучает язык. В свете его высказываний это
выглядело так. Он разговаривает со мной, с другими, а говорит все хуже и
хуже. Чем больше говорит, тем меньше знает язык. Потом садится за словари
и учебники и забывает все окончательно. И покидает Землю.
- Откуда вы прилетели? - полюбопытствовал я.
- Не помню.
- Даже так? Не помните, где и когда родились?
- Естественно, - сказал гуманоид. - Наше прошлое подобно вашему
будущему. Разве вы знаете, когда умрете?
- А вы это знаете?
- О вас? - Гуманоид пожал плечами. - Естественно, нет. Вы ведь тоже не
знаете дату моего рождения.
Возразить на это было нечего. Как спорить с законом природы? Все
симметрично во времени. Ни он, ни я не знаем дня его рождения. И мы оба
ничего не можем сказать о моей смерти.
- Вы помните свое индивидуальное прошлое, - продолжал он. - Я знаю свое
индивидуальное будущее. Но не надейтесь услышать от меня что-нибудь
существенное для вас. Будущее, которое я знаю, вам неинтересно. А мне мало
пользы от вашего прошлого, даже если вы о нем подробно расскажете.
Он был прав. Допустим, я потребую от него комбинацию цифр, которая
выиграет в "Спортлото". Но он не знает выигрышной комбинации. Ему в его
будущем и в голову не придет заглянуть в таблицу. А если я попрошу его
сделать это, он тут же забудет о моей просьбе.
В конце концов, я ведь тоже не помню, какие числа выиграли в прошлом
тираже.
- Минувшее укутано мраком, - сказал гуманоид. - Если бы вы знали, как
это печально. Кто расскажет мне о моем прошлом? Почему я один? И откуда я
прибыл?
- Откуда-то оттуда. - Я показал вверх.
- Спасибо за информацию, - поблагодарил он. - В обмен я сообщу вам
кое-что из вашего будущего. Когда я улечу - а это вот-вот случится - вы
будете стоять, задрав голову, и смотреть мне вслед. Я очень ясно вижу эту
картину.
Мы помолчали.
- Кстати, что вы здесь делали? - внезапно спросил он.
- Ловил рыбу, - сказал я. - Потом прилетели вы. Оттуда, со стороны
солнца.
В разговоре наметился перелом. Раньше вопросы задавал я, теперь это
делал он. Естественно: моя память обогащалась, его предвидение
укорачивалось. Я знал о нем все больше, он обо мне - все меньше. Теперь я
лучше его понимал, что никакой пользы от нашего контакта не будет.
Я сказал:
- Значит, сейчас вы улетите на своем магадо.
- Откуда вы знаете, что оно так называется?
- Вы сами назвали его так.
- Да, возможно. - Гуманоид, грустно улыбнувшись, посмотрел на меня со
слабой надеждой. - Значит, мы не сообщили друг другу ничего интересного?
- Нет, - сказал я.
- К сожалению, так будет всегда, - сказал он. - Прощайте.
- Счастливого пути.
Он повернулся ко мне спиной и пошел, раздвигая кусты. Устремленный в
свое грядущее, он уже не помнил меня. По диску заструился волокнистый
туман, и аппарат беззвучно взмыл в чистое утреннее небо. Я стоял на берегу
озера и, задрав голову, глядел ему вслед.
Я и сейчас ясно вижу эту картину.

P.S. если цитаты можно посвящать, то посвящается Vicont-у (IMG:style_emoticons/default/smile.gif)

[Жанятка]

Ги де Мопассан

Покойница

Я любил ее безумно. Почему мы любим? Разве не странно видеть в целом мире только одно существо, иметь в мозгу только одну мысль, в сердце только одно желание и на устах только одно имя — имя, которое непрестанно поднимается из недр души, поднимается, как вода в роднике, подступает к губам, которое твердишь, повторяешь, шепчешь всегда и всюду, словно молитву?
Не стану рассказывать нашей повести. У любви только одна повесть, всегда одна и та же. Я встретил ее и полюбил. Вот и все. И целый год я жил в атмосфере ее нежности, ее объятий, ее ласк, взоров, речей, до такой степени одурманенный, связанный, плененный всем, что от нее исходило, что уже не сознавал, день ли, или ночь, жив я, или умер, нахожусь ли я на нашей старой земле, или в ином мире.
И вот она умерла. Как? Не знаю и никогда не узнаю.
Однажды в дождливый вечер она вернулась домой промокшая и на другой день стала кашлять. Она кашляла почти неделю, потом слегла.
Что произошло? Я никогда этого не узнаю.
Приходили врачи, что-то прописывали, уходили. Приносили лекарства; какая-то женщина заставляла ее принимать их. Руки у моей любимой были горячие, лоб пылающий и влажный, глаза блестящие и печальные. Я говорил с ней, она мне отвечала. О чем мы говорили? Не знаю. Я все позабыл, все, все! Она умерла, помню, как сейчас, ее последний вздох, ее чуть слышный, легкий, последний, вздох. Сиделка вскрикнула: «Ах!» И я понял, я все понял!
Больше я ничего не сознавал. Ничего. Явился священник и, говоря о ней, сказал: «Ваша любовница». Мне показалось, что он оскорбил ее. Никто не смел называть ее так, ведь она умерла. Я выгнал его. Пришел другой, очень добрый, очень ласковый. Я плакал, когда он говорил со мной о ней.
Меня спрашивали о разных мелочах насчет похорон. О чем, я уж не помню. Зато ясно помню стук молотка, когда заколачивали ее гроб... Ах, боже мой!
Ее закопали. Зарыли. Ее! В эту яму! Пришли знакомые, несколько подруг. Я скрылся. Я убежал. Долго бродил по улицам. Потом вернулся домой. На следующий день я уехал путешествовать,

Вчера я возвратился в Париж.
Когда я снова увидел нашу комнату, нашу спальню, постель, мебель, этот дом, где осталось все, что остается от живого существа после смерти, я снова ощутил такой бурный приступ отчаяния, что готов был отворить окно и выброситься на мостовую. Не в силах дольше оставаться среди этих предметов, в стенах, которые окружали и укрывали ее, где в незримых трещинах сохранились мельчайшие частицы ее существа, ее тела, ее дыхания, я схватил шляпу, чтобы бежать. Почти у самой двери я вдруг наткнулся на большое зеркало в прихожей, которое поставила там она, чтобы всякий раз, выходя из дому, видеть себя с ног до головы, видеть, все ли в порядке в ее туалете, все ли изящно и красиво, от ботинок до прически.
И я остановился как вкопанный против зеркала, так часто ее отражавшего. Так часто, что оно тоже должно было сохранить ее образ.
Я стоял, весь дрожа, впиваясь глазами в стекло, в плоское, глубокое, пустое стекло, которое заключало ее всю целиком, обладало ею так же, как я, так же, как мой влюбленный взор. Я почувствовал нежность к этому стеклу, я коснулся его — оно было холодное! О память, память! Скорбное зеркало, живое, светлое, страшное зеркало, источник бесконечных пыток! Счастливы люди, чье сердце — подобно зеркалу, где скользят и изглаживаются отражения, — забывает все, что заключалось в нем, что прошло перед ним, смотрелось в него, отражалось в его привязанности, в его любви!.. Какая невыносимая мука!
Я вышел и бессознательно, против воли, против желания, направился к кладбищу. Я нашел ее простенькую могилу, мраморный крест и на нем несколько слов: «Она любила, была любима и умерла».
Она была там, глубоко, она уже разложилась! Какой ужас! Я зарыдал, припав лицом к земле.
Я оставался там долго, долго. Потом заметил, что начинает темнеть. Тогда мной овладело странное желание, безрассудное желание отчаявшегося любовника. Мне захотелось провести ночь возле нее, последнюю ночь, и поплакать на ее могиле. Но меня могли увидеть, могли прогнать. Что делать? Я пустился на хитрость. Я встал и начал бродить по этому городу мертвых. Я шел все дальше и дальше. Как мал этот город в сравнении с тем, другим, с городом живых! И, однако, насколько мертвецы многочисленнее живых! Нам нужно столько высоких домов, столько улиц, столько пространства — всего лишь для тех четырех поколений, которые одновременно живут на белом свете, пьют воду источников, вино виноградников, едят хлеб полей.
А для всех поколений мертвых, для всей лестницы человечества, вплоть до наших дней, почти ничего не надо, клочок земли, больше ничего! Земля принимает их, забвение их уничтожает. Прощайте!
За оградой нового кладбища я обнаружил вдруг еще одно заброшенное кладбище, где забытые покойники уже обратились в прах, где сгнили самые кресты и куда завтра зароют новых пришельцев. Оно заросло шиповником и могучими темными кипарисами; это пышный, мрачный сад, утучненный человеческими трупами.
Я был один, совсем один. Я вскарабкался на высокое дерево. Я спрятался в его густых и темных ветвях.
И стал ждать, уцепившись за ствол, точно утопающий за обломок мачты.
Когда настала ночь, глубокая ночь, я покинул свое убежище и побрел медленным, неслышным шагом по земле, наполненной мертвецами.
Я блуждал долго, долго. Я не мог ее найти. Вытянув руки, широко раскрыв глаза, натыкаясь на могилы руками, ногами, коленями, грудью, даже головой, я шел вперед и не мог ее найти. Я пробирался ощупью, как слепой, я ощупывал камни, кресты, железные решетки, стеклянные венки, венки увядших цветов. Я прочитывал надписи пальцами, водя ими по буквам. Какой мрак! Какая ночь! Я не мог ее найти!
Луны не было. Какая тьма! Я шел по узким тропинкам между рядами могил, меня охватывал страх, мучительный страх. Могилы, могилы, могилы! Всюду могилы! Справа, слева, передо мной, вокруг меня — всюду могилы! Я присел на могильную плиту, не в силах идти дальше, у меня подкашивались ноги. Я слышал биение своего сердца. И слышал что-то еще! Что же? Какой-то смутный, непонятный гул. Возник ли этот шум в моем воспаленном мозгу, или он доносился из непроглядной тьмы, или же из таинственных недр земли, из-под земли, засеянной людскими трупами? Я озирался кругом.
Сколько времени просидел я там? Не знаю. Я оцепенел от испуга, обезумел от ужаса, готов был кричать, мне казалось, что я умираю.
И вдруг мне почудилось, что мраморная плита подо мной зашевелилась. В самом деле, она шевелилась, как будто ее приподнимали. Одним прыжком я отскочил к соседней могиле и увидел, да, увидел своими глазами, как тяжелая каменная плита, где я только что сидел, поднялась стоймя, — и появился мертвец, голый скелет, который отвалил камень своей согнутой спиной. Я видел его, видел совершенно ясно, хотя была глубокая тьма. Я прочитал на кресте:
«Здесь покоится Жак Оливан, скончавшийся пятидесяти одного года от роду. Он любил ближних, был добр и честен и почил в мире».
Покойник тоже читал слова, начертанные на его могиле. Потом он поднял камень с дорожки, острый камешек, и начал старательно соскабливать надпись. Он медленно стирал ее, вперив пустые глазницы в перекладину креста, затем своим костяным пальцем стал писать буквы, светящиеся, как линии, которые чертят фосфорной спичкой на стекле:
«Здесь покоится Жак Оливан, скончавшийся пятидесяти одного года от роду. Своей жестокостью он вогнал в могилу отца, чтобы получить наследство, истязал жену, мучил детей, обманывал соседей, крал, где только мог, и умер, презираемый всеми».
Кончив писать, мертвец неподвижно созерцал свою работу, и я увидел, обернувшись, что все могилы раскрыты, что изо всех гробов поднялись скелеты и что все они стирали ложь, написанную родственниками на могильных плитах, чтобы восстановить истину.
И я узнал, что все они были палачами своих близких, злодеями, подлецами, лицемерами, лжецами, мошенниками, клеветниками, завистниками, что они воровали, обманывали, совершали самые позорные, самые отвратительные поступки — все эти любящие отцы, верные супруги, преданные сыновья, целомудренные девушки, честные торговцы, все эти мужчины и женщины, слывшие добродетельными.
Все разом они писали на пороге своей вечной обители беспощадную, страшную и святую правду, которой не знают или делают вид, что не знают, люди, живущие на земле.
Я подумал, что она тоже, наверное, написала правду на своем кресте. И, ничего уже теперь не страшась, я побежал меж зияющих гробов, среди трупов, среди скелетов, и устремился к ней, уверенный, что найду ее сразу.
Я узнал ее издали, хотя лицо ее было закрыто саваном.
И на мраморном кресте, где я читал недавно: «Она любила, была любима и умерла», я прочел: «Выйдя однажды из дому, чтобы изменить своему любовнику, она простудилась под дождем и умерла».
Говорят, меня подобрали на рассвете без чувств возле какой-то могилы...