Коротышки, прозаическое Опции

[Galyna]

http://lib.tiera.ru/RUFANT/PUHOW/22-28.txt

Михаил Пухов. Коммуникабельный гуманоид

Клева не было в принципе. Солнце отражалось в озере уже часа полтора, а
я сидел без улова. Впрочем, в рыбалке важен процесс. Чтобы, что-то
поймать, надо забираться куда-нибудь в глухомань, где неподвижно стоят под
корягами метровые щуки, а на дне шевелят усами сомы. Но до таких мест
можно доехать лишь в отпуск.
Внезапно какая-то тень заслонила восходящее солнце. Прищурившись, я
посмотрел в ту сторону и увидал дисковидный летательный аппарат, с какими
встречались, по-моему, многие. Диск быстро приближался. По его гладкой
поверхности струилась тонкая пленка тумана.
Что ж, это справедливо. Если обитатели какого-то провинциального
городишки, чуть ли не ежедневно встречая пришельцев, каждый раз приходят к
полному пониманию, то чем мы хуже? Я лично всегда верил в летающие тарелки
и прочие НЛО.
Диск висел уже прямо над моей головой. Струистый туман растекался по
его обтекаемому днищу, как пар вдоль бортов готовой к старту ракеты. Потом
это струение прекратилось, и диск мягко рухнул в кусты в каких-нибудь
тридцати метрах от меня.
Разумеется, я уже стоял на ногах, забыв про удочку. Из-за диска
появился гуманоид, действительно очень похожий на человека, и направился
ко мне.
- Здравствуйте, - произнес он на вполне правильном русском языке и
оглянулся на свой летательный аппарат. В борту диска имелась большая
вмятина, которую я только теперь заметил. - Вы случайно не помните, где я
покалечил свое магадо? И почему я один?
Естественно, от неожиданности я слегка опешил. Но лицом в грязь падать
не стал. Я ответил как можно спокойнее:
- Не знаю.
- Следовательно, раньше мы не встречались, - заключил гуманоид. - Так я
и предполагал. Значит, вы не сможете мне сообщить, давно ли я нахожусь на
этой планете.
Отвечать на это было нечего. Да и вопрос-то отсутствовал. Я молчал,
собираясь с мыслями.
Гуманоид стоял рядом со мной и смотрел на неподвижный поплавок.
- Совсем не клюет?
- Откуда вы знаете? - удивился я.
- Сейчас вы скажете мне об этом, - спокойно объяснил гуманоид.
Логики в этом высказывании я не нашел. Однако по существу он был,
разумеется, прав.
- Да, - сказал я. - Совсем не клюет. Обычное дело.
И взялся за удочку, вытащить ее из воды. Чтобы не отвлекала.
- Погодите, - сказал гуманоид. - Сейчас вы поймаете рыбу.
Я подсек. Удилище согнулось. Такого не было у меня все лето.
- Рыба!..
- Вот теперь можно сматывать, - сказал гуманоид. - Больше никого вы
сегодня не подцепите.
Я повиновался. Я верил гуманоиду. Он не помнил, сколько времени провел
на Земле, но будущее предсказывал профессионально.
- Вероятно, вы живете у нас довольно долго, - предположил я.
- Почему вы так думаете?
- Вы хорошо говорите по-русски, а наш язык сложен для изучения.
Логично?
Гуманоид усмехнулся. Мимика у него тоже была совсем человеческая.
- Нет. Если я неплохо говорю по-вашему, то не потому, что когда-то учил
язык. В этом случае я бы его, конечно, забыл.
- Не понимаю.
- Для вас это звучит необычно, - согласился гуманоид. - Но любое
существо живет не только в пространстве, но и во времени. Для того чтобы
определять свое место в мире, мы располагаем специальными органами чувств.
Органы пространственной ориентации - это глаза, уши и так далее. Чувств
ориентации во времени два - это память и интуиция, то есть способность
предвидеть будущее. Если бы их у нас не было, мы были бы подобны мертвой
материи, для которой понятие времени практически лишено смысла.
- Допустим, - сказал я. - Это интересная точка зрения, но...
- Вы это поймете, - предсказал гуманоид. - Вероятно, вы замечали, что
ваши временные чувства несимметричны. У вас, людей, хорошая память, но
почти отсутствует способность к предвидению. Вы еще не знаете, что это
универсальный закон природы: из двух временных чувств одно обязательно
доминирует. Этот закон справедлив и для моих соплеменников. Но у нас это
не так, как у людей. Наоборот. Наша память слаба, и мы не помним своего
прошлого. Оно столь же туманно, как для вас будущее. Зато у нас развито
чувство предвидения, поэтому будущее мы знаем.
- Но это же страшно неудобно! Как вы ухитряетесь жить без памяти?
- Зато мы помним будущее. Уверяю вас, это ничуть не менее удобно.
Например, произнося длинную фразу, вы не всегда знаете, какими словами
кончите, но помните ее начало и вопрос, на который отвечаете. Я же помню
конец фразы и следующую реплику собеседника. Например, сейчас вы
собираетесь вернуться к языковым проблемам.
- Угадали, - согласился я. - Какое отношение эти сведения имеют к
знанию языка?
- Я пробуду у вас много дней, - объяснил гуманоид. - Несомненно, за это
время я успею изучить язык, а сейчас ясно вижу весь процесс обучения и
поэтому знаю язык заранее. Разумеется, потом я его забуду.
Я представил себе, как он изучает язык. В свете его высказываний это
выглядело так. Он разговаривает со мной, с другими, а говорит все хуже и
хуже. Чем больше говорит, тем меньше знает язык. Потом садится за словари
и учебники и забывает все окончательно. И покидает Землю.
- Откуда вы прилетели? - полюбопытствовал я.
- Не помню.
- Даже так? Не помните, где и когда родились?
- Естественно, - сказал гуманоид. - Наше прошлое подобно вашему
будущему. Разве вы знаете, когда умрете?
- А вы это знаете?
- О вас? - Гуманоид пожал плечами. - Естественно, нет. Вы ведь тоже не
знаете дату моего рождения.
Возразить на это было нечего. Как спорить с законом природы? Все
симметрично во времени. Ни он, ни я не знаем дня его рождения. И мы оба
ничего не можем сказать о моей смерти.
- Вы помните свое индивидуальное прошлое, - продолжал он. - Я знаю свое
индивидуальное будущее. Но не надейтесь услышать от меня что-нибудь
существенное для вас. Будущее, которое я знаю, вам неинтересно. А мне мало
пользы от вашего прошлого, даже если вы о нем подробно расскажете.
Он был прав. Допустим, я потребую от него комбинацию цифр, которая
выиграет в "Спортлото". Но он не знает выигрышной комбинации. Ему в его
будущем и в голову не придет заглянуть в таблицу. А если я попрошу его
сделать это, он тут же забудет о моей просьбе.
В конце концов, я ведь тоже не помню, какие числа выиграли в прошлом
тираже.
- Минувшее укутано мраком, - сказал гуманоид. - Если бы вы знали, как
это печально. Кто расскажет мне о моем прошлом? Почему я один? И откуда я
прибыл?
- Откуда-то оттуда. - Я показал вверх.
- Спасибо за информацию, - поблагодарил он. - В обмен я сообщу вам
кое-что из вашего будущего. Когда я улечу - а это вот-вот случится - вы
будете стоять, задрав голову, и смотреть мне вслед. Я очень ясно вижу эту
картину.
Мы помолчали.
- Кстати, что вы здесь делали? - внезапно спросил он.
- Ловил рыбу, - сказал я. - Потом прилетели вы. Оттуда, со стороны
солнца.
В разговоре наметился перелом. Раньше вопросы задавал я, теперь это
делал он. Естественно: моя память обогащалась, его предвидение
укорачивалось. Я знал о нем все больше, он обо мне - все меньше. Теперь я
лучше его понимал, что никакой пользы от нашего контакта не будет.
Я сказал:
- Значит, сейчас вы улетите на своем магадо.
- Откуда вы знаете, что оно так называется?
- Вы сами назвали его так.
- Да, возможно. - Гуманоид, грустно улыбнувшись, посмотрел на меня со
слабой надеждой. - Значит, мы не сообщили друг другу ничего интересного?
- Нет, - сказал я.
- К сожалению, так будет всегда, - сказал он. - Прощайте.
- Счастливого пути.
Он повернулся ко мне спиной и пошел, раздвигая кусты. Устремленный в
свое грядущее, он уже не помнил меня. По диску заструился волокнистый
туман, и аппарат беззвучно взмыл в чистое утреннее небо. Я стоял на берегу
озера и, задрав голову, глядел ему вслед.
Я и сейчас ясно вижу эту картину.

P.S. если цитаты можно посвящать, то посвящается Vicont-у (IMG:style_emoticons/default/smile.gif)

[metelev_sv]

Папаша
Антон Павлович Чехов

Тонкая, как голландская сельдь, мамаша вошла в кабинет к толстому и круглому, как жук, папаше и кашлянула. При входе ее с колен папаши спорхнула горничная и шмыгнула за портьеру; мамаша не обратила на это ни малейшего внимания, потому что успела уже привыкнуть к маленьким слабостям папаши и смотрела на них с точки зрения умной жены, понимающей своего цивилизованного мужа.
- Пампушка,- сказала она, садясь на папашины колени,- я пришла к тебе, мой родной, посоветоваться. Утри свои губы, я хочу поцеловать тебя.
Папаша замигал глазами и вытер рукавом губы.
- Что тебе? - спросил он.
- Вот что, папочка... Что нам делать с нашим сыном?
- А что такое?
- А ты не знаешь? Боже мой! Как вы все, отцы, беспечны! Это ужасно! Пампушка, да будь же хоть отцом наконец если не хочешь... не можешь быть мужем!
- Опять свое! Слышал тысячу раз уж!
Папаша сделал нетерпеливое движение, и мамаша чуть было не упала с колен папаши.
- Все вы, мужчины, таковы, не любите слушать правды.
- Ты про правду пришла рассказывать или про сына?
- Ну, ну, не буду... Пампуша, сын наш опять нехорошие отметки из гимназии принес.
- Ну, так что ж?
- Как что ж? Ведь его не допустят к экзамену! Он не перейдет в четвертый класс!
- Пускай не переходит. Невелика беда. Лишь бы учился да дома не баловался.
- Ведь ему, папочка, пятнадцать лет! Можно ли в таких летах быть в третьем классе? Представь, этот негодный арифметик опять ему вывел двойку... Ну, на что это похоже?
- Выпороть нужно, вот на что похоже.
Мамаша мизинчиком провела по жирным губам папаши, и ей показалось, что она кокетливо нахмурила бровки.
- Нет, пампушка, о наказаниях мне не говори... Сын наш не виноват... Тут интрига... Сын наш, нечего скромничать, так развит, что невероятно, чтобы он не знал какой-нибудь глупой арифметики. Он всё прекрасно знает, в этом я уверена!
- Шарлатан он, вот что-с! Ежели б поменьше баловался да побольше учился... Сядь-ка, мать моя, на стул... Не думаю, чтоб тебе удобно было сидеть на моих коленях.
Мамаша спорхнула с колен папаши, и ей показалось, что она лебединым шагом направилась к креслу.
- Боже, какое бесчувствие! - прошептала она, усевшись и закрыв глаза.- Нет, ты не любишь сына! Наш сын так хорош, так умен, так красив... Интрига, интрига! Нет, он не должен оставаться на второй год, я этого не допущу!
- Допустишь, коли негодяй скверно учится... Эх, вы, матери!.. Ну, иди с богом, а я тут кое-чем должен... позаняться...
Папаша повернулся к столу, нагнулся к какой-то бумажке и искоса, как собака на тарелку, посмотрел на портьеру.
- Папочка, я не уйду... я не уйду! Я вижу, что я тебе в тягость, но потерпи... Папочка, ты должен сходить к учителю арифметики и приказать ему поставить нашему сыну хорошую отметку... Ты ему должен сказать, что сын наш хорошо знает арифметику, что он слаб здоровьем, а потому и не может угождать всякому. Ты принудь учителя. Можно ли мужчине сидеть в третьем классе? Постарайся, пампуша! Представь, Софья Николаевна нашла, что сын наш похож на Париса!
- Для меня это очень лестно, но не пойду! Некогда мне шляться.
- Нет, пойдешь, папочка!
- Не пойду... Слово твердо... Ну, уходи с богом, душенька... Мне бы заняться нужно вот тут кое-чем...
- Пойдешь!
Мамаша поднялась и возвысила голос.
- Не пойду!
- Пойдешь!! - крикнула мамаша, - а если не пойдешь, если не захочешь пожалеть своего единственного сына, то...
Мамаша взвизгнула и жестом взбешенного трагика указала на портьеру... Папаша сконфузился, растерялся, ни к селу ни к городу запел какую-то песню и сбросил с себя сюртук... Он всегда терялся и становился совершенным идиотом, когда мамаша указывала ему на его портьеру. Он сдался. Позвали сына и потребовали от него слова. Сынок рассердился, нахмурился, насупился и сказал, что он арифметику знает лучше самого учителя и что он не виноват в том, что на этом свете пятерки получаются одними только гимназистками, богачами да подлипалами. Он разрыдался и сообщил адрес учителя арифметики во всех подробностях. Папаша побрился, поводил у себя по лысине гребнем, оделся поприличнее и отправился «пожалеть единственного сына».
По обыкновению большинства папашей, он вошел к учителю арифметики без доклада. Каких только вещей не увидишь и не услышишь, вошедши без доклада! Он слышал, как учитель сказал своей жене: «Дорого ты стоишь мне, Ариадна!.. Прихоти твои не имеют пределов!» И видел, как учительша бросилась на шею к учителю и сказала: «Прости меня! Ты мне дешево стоишь, но я тебя дорого ценю!» Папаша нашел, что учительша очень хороша собой и что будь она совершенно одета, она не была бы так прелестна.
- Здравствуйте! - сказал он, развязно подходя к супругам и шаркая ножкой. Учитель на минуту растерялся, а учительша вспыхнула и с быстротою молнии шмыгнула в соседнюю комнату.
- Извините,- начал папаша с улыбочкой,- я, может быть, того... вас в некотором роде обеспокоил... Очень хорошо понимаю... Здоровы-с? Честь имею рекомендоваться... Не из безызвестных, как видите... Тоже служака... Ха-ха-ха! Да вы не беспокойтесь!
Г-н учитель чуточку, приличия ради, улыбнулся и вежливо указал на стул. Папаша повернулся на одной ножке и сел.
- Я,- продолжал он, показывая г. учителю свои золотые часы,- пришел с вами поговорить-с... Мм-да... Вы, конечно, меня извините... Я по-ученому выражаться не мастер. Наш брат, знаете ли, всё спроста... Ха-ха-ха! Вы в университете обучались?
- Да, в университете.
- Так-ссс!.. Н-ну, да... А сегодня тепло-с... Вы, Иван Федорыч, моему сынишке двоек там наставили... Мм... да... Но это ничего, знаете... Кто чего достоин... Ему же дань - дань, ему же урок - урок... Хе-хе-хе!.. Но, знаете ли, неприятно. Неужели мой сын плохо арифметику понимает?
- Как вам сказать? Не то, чтобы плохо, но, знаете ли, не занимается. Да, он плохо знает.
- Почему же он плохо знает?
Учитель сделал большие глаза.
- Как почему? - сказал он.- Потому, что плохо знает и не занимается.
- Помилуйте, Иван Федорыч! Сын мой превосходно занимается! Я сам с ним занимаюсь... Он ночи сидит... Он всё отлично знает... Ну, а что пошаливает... Ну, да ведь это молодость... Кто из нас не был молод? Я вас не обеспокоил?
- Помилуйте, что вы?.. Очень вам благодарен даже... Вы, отцы, такие редкие гости у нас, педагогов... Впрочем, это показывает на то, как вы сильно нам доверяете; а главное во всем - это доверие.
- Разумеется... Главное - не вмешиваемся... Значит, сын мой не перейдет в IV класс?
- Да. У него ведь не по одной только арифметике годовая двойка?
- Можно будет и к другим съездить. Ну, а насчет арифметики?.. Хххе!.. Исправите?
- Не могу-с! (Учитель улыбнулся.) Не могу-с!.. Я желал, чтобы сын ваш перешел, я старался всеми силами, но ваш сын не занимается, говорит дерзости... Мне несколько раз приходилось иметь с ним неприятности.
- М-молод... Что поделаешь?! Да вы уж переправьте на троечку!
- Не могу!
- Да ну, пустяки!.. Что вы мне рассказываете? Как будто бы я не знаю, что можно, чего нельзя. Можно, Иван Федорыч!
- Не могу! Что скажут другие двоечники? Несправедливо, как ни поверните дело. Ей-ей, не могу!
Папаша мигнул одним глазом.
- Можете, Иван Федорыч! Иван Федорыч! Не будем долго рассказывать! Но таково дело, чтобы о нем три часа балясы точить... Вы скажите мне, что вы по-своему, по-ученому, считаете справедливым? Ведь мы знаем, что такое ваша справедливость. Хе-хе-хе! Говорили бы прямо, Иван Федорыч, без экивок! Вы ведь с намерением поставили двойку... Где же тут справедливость?
Учитель сделал большие глаза и... только; а почему он не обиделся - это останется для меня навсегда тайною учительского сердца.
- С намерением,- продолжал папаша.- Вы гостя ожидали-с. Ха-хе-ха-хе!.. Что ж? Извольте-с!.. Я согласен... Ему же дань - дань... Понимаю службу, как видите... Как ни прогрессируйте там, а... все-таки, знаете... ммда... старые обычаи лучше всего, полезнее... Чем богат, тем и рад.
Папаша с сопеньем вытащил из кармана бумажник, и двадцатипятирублевка потянулась к кулаку учителя.
- Извольте-с!
Учитель покраснел, съежился и... только. Почему он не указал папаше на дверь - для меня останется навсегда тайной учительского сердца...
- Вы,- продолжал папаша,- не конфузьтесь... Ведь я понимаю... Кто говорит, что не берет,- тот берет... Кто теперь не берет? Нельзя, батенька, не брать... Не привыкли еще, значит? Пожалуйте-с!
- Нет, ради бога...
- Мало? Ну, больше дать не могу... Не возьмете?
- Помилуйте!..
- Как прикажете... Ну, а уж двоечку исправьте!.. Не так я прошу, как мать... Плачет, знаете ли... Сердцебиение там и прочее...
- Вполне сочувствую вашей супруге, но не могу.
- Если сын не перейдет в IV класс, то... что же будет?.. Ммда... Нет, уж вы переведите его!
- Рад бы, но не могу... Прикажете папиросу?
- Гранд мерси... Перевести бы не мешало... А в каком чине состоите?
- Титулярный... Впрочем, по должности VIII-го класса. Кгм!..
- Так-ссс... Ну, да мы с вами поладим... Единым почерком пера, а? идет? Хе-хе!..
- Не могу-с, хоть убейте, не могу!
Папаша немного помолчал, подумал и опять наступил на г. учителя. Наступление продолжалось еще очень долго. Учителю пришлось раз двадцать повторить свое неизменное «не могу-с». Наконец папаша надоел учителю и стал больше невыносим. Он начал лезть целоваться, просил проэкзаменовать его по арифметике, рассказал несколько сальных анекдотов и зафамильярничал. Учителя затошнило.
- Ваня, тебе пора ехать! - крикнула из другой комнаты учительша. Папаша понял, в чем дело, и своею широкою фигуркой загородил г. учителю дверь. Учитель выбился из сил и начал ныть. Наконец ему показалось, что он придумал гениальнейшую вещь.
- Вот что,- сказал он папаше.- Я тогда только исправлю вашему сыну годовую отметку, когда и другие мои товарищи поставят ему по тройке по своим предметам.
- Честное слово?
- Да, я исправлю, если они исправят.
- Дело! Руку вашу! Вы не человек, а- шик! Я им скажу, что вы уже исправили. Идет девка за парубка! Бутылка шампанского за мной. Ну, а когда их можно застать у себя?
- Хоть сейчас.
- Ну, а мы, разумеется, будем знакомы? Заедете когда-нибудь на часок попросту?
- С удовольствием. Будьте здоровы!
- Оревуар! ¹ Хе-хе-хе-хмы!.. Ох, молодой человек, молодой человек!.. Прощайте!.. Вашим господам товарищам, разумеется, от вас поклон? Передам. Вашей супруге от меня почтительное резюме... Заходите же!
Папаша шаркнул ножкой, надел шляпу и улетучился.
«Славный малый,- подумал г. учитель, глядя вслед уходившему папаше.- Славный малый! Что у него на душе, то и на языке. Прост и добр, как видно... Люблю таких людей».
В тот же день вечером у папаши на коленях опять сидела мамаша (а уж после нее сидела горничная). Папаша уверял ее, что «сын наш» перейдет и что ученых людей не так уломаешь деньгами, как приятным обхождением и вежливеньким наступлением на горло.

Примечания:
¹ До свидания! (франц. au revoir).

1880 г.